J'ai trouvé au fil de facebook, sur la page d'un moine, ces reflexions sur le carême qui répondent exactement à mon état d'esprit et m'apportent enfin la paix sur ce point, je les livre à ceux qu'elles pourraient aider.
Si tout à coup se trouvait assez de volonté canonique
pour expliquer aux gens que toutes ces règles
ne sont pas pour eux, mais pour les moines, et encore pas tous, mais
seulement ceux des monastères où ils sont en cours, combien d’entre eux
pourraient pousser un soupir de soulagement et passer ce carême paisiblement,
sans perpétuel sentiment de culpabilité ni ambiguité bigote. Mais la question n
n’est pas du tout dans la nourriture.
Quelques traités médiévaux se terminent souvent
par la phrase « assez sur ce sujet », c'est-à-dire « ça suffit là-dessus,
assez », et nous voudrions aussi écrire une fois un texte sur le temps de carême
qui se terminât par ces mots encourageants.
Pas possible. Car dès le début du carême, j’entends
les questions habituelles :
- quels jours on a droit à du poisson ?
- On peut aujourd’hui user de l’huile ?
- Permettez-moi, père de manger avec du
lait, j’ai un ulcère.
Et ainsi de suite, et ainsi de suite.
Mais je réponds encore et encore à ces
perplexités, et ne cesserai pas de le faire, car j’ai pitié des gens et le thème du
carême en plonge beaucoup, si ce n’est dans le marécage de l’hypocrisie, dans un sentiment perpétuel de culpabilité. Car tu ne peux le respecter comme il est
indiqué, même si tu y mets toutes tes forces, alors, tu es un pécheur,
imparfait et gourmand ! Et le paroissien vit des années dans une
dépression orthodoxe sourde, dévoré par un sentiment de culpabilité insatiable.
Et tout de même, qu’est-ce qui est prescrit ?
Par qui ? Pour qui ? Comment jeûner sans pécher, pour n’offenser ni Dieu ni ses saints ?
Dans l’antiquité, le carême de l’avent
durait une journée, c’était la veille de la Théophanie. Le fait est qu’alors,
nos deux fêtes merveilleuses, la Nativité et la Théophanie, tombaient le même
jour, et le jeune d’un jour correspondait justement à l’évènement de la
Théophanie, comme un sacrifice particulier de concentration religieuse, un
temps spécialement choisi pour prendre conscience de ce grand événement. C’est
de cette semence, de cet effort d’un jour, qu’ensuite s’est développé notre
jeune de quarante jours.
Cependant, sa durée et la prescription de
la table n’ont jamais eu une signification générale de règle absolue pour tous.
Il n’y a jamais eu de règlement général pour les laïcs ; et chaque
monastère observait sa propre règle selon la volonté de l’higoumène, de sorte
qu’un théologien byzantin du XV° siècle, Georges Protosingel, décrivant la
tradition du carême de la Nativité, admise à son époque, écrivait que dans la
capitale, on jeunait quarante jours, dans certaines régions à partir du 10°
décembre, dans d’autres du six, et ailleurs du vingt, et tout cela subsistait
tout à fait normalement au sein d’une seule tradition, , il ne venait à l’esprit
de personne d’accuser l’autre d’hérésie ou de tendances modernistes.
Un peu plus tôt, au XII° siècle, le fameux canoniste
Théodore Valsamon déclarait qu’à Constantinople, on jeunait 40 jours pour l’avent,
mais pas tous, seulement les moines, et pourtant, la plupart des gens préfère
seulement quatre jours avant la fête, ce que condamne Valsamon, insistant sur
le plus raisonnable : faire abstinence sept jours avant la Nativité.
Saint Jean Chrysostome ; dans son « sixième
discours contre les Anoméens. Sur la bienheureuse Philogonie » appelle ses
auditeurs à respecter le carême cinq jours avant la Nativité, soulignant que ce
n’était pas la quantité de jours qui comptait mais la disposition de l’âme.
– D’où nous viennent, dans les calendriers, ces
prescriptions : nourriture sans huile, poisson permis ?
– Elles sont extraites du Typicon, la règle
générale qui organise l’existence type d’un monastère d’hommes, c’est-à-dire un
ensemble de règles pour les moines, par ce que jeuner 40 jours avant la Nativité
était la pratique monastique, et non mondaine, habituelle, et si dans notre milieu
ecclésiastique se trouvait tout à coup assez de volonté canonique pour
expliquer aux gens que toutes ces règles ne sont pas pour eux, mais pour les
moines, et encore pas tous, mais seulement ceux des monastères où ils sont en
cours, combien d’entre eux pourraient pousser un soupir de soulagement et
passer ce carême paisiblement, sans perpétuel sentiment de culpabilité ni ambigüité
bigote. De plus, si nous décidions de restaurer la tradition antique du jeune pour les laïcs, cinq jours avant la Nativité,
la question de la « névrose du jour de l’an » serait résolue, quand
tous nos jeuneurs affamés sont encore plus tourmentés par la culpabilité à
cause de l’impossibilité de passer légitimement une belle fête familiale.
Mais la question n’est pas du tout dans la
nourriture. Si vous avez assez d’obstination pour étudier les monuments de la
littérature religieuse, vous trouverez une telle variété de pratiques dans le
jeûne et l’abstinence que vous en aurez la tête qui tourne, comment les suivre
de la bonne manière : comme els saints du monastère des Studites, ou les
ascètes irlandais, ou les syriens orthodoxes qui n’avaient pas du tout nos
formes de jeûne ?
En réalité, la formule est simple, même un
enfant peut se la rappeler.
Le jeûne, c’est la retenue et l’humilité,
voilà tout.
La nourriture carémique est une nourriture
modeste. Et au contraire, ce qui n’est pas carémique, c’est ce qui n’est pas
modeste. De sorte qu’un déjeuner qui vous coûte plus cher et vous prend plus de
temps que d’habitude n’est pas carémique.
Si pour raison de carême, vous avez
déjeuné, mort de chagrin, avec des homards et une soupe japonaise à la mode,
payant pour ce plaisir homologué par le Typicon trois fois plus cher que d’habitude,
vous n’êtes plus modeste, vous avez rompu le carême.
Si vous avez pris pour votre petit-déjeuner
des flocons d’avoine au lait, vous faites correctement le jeûne car ce qui le
rompt, ce n’est pas ce malheureux lait ou des pelmeni prolétariens, mais le
luxe et le laisser-aller qui peuvent surgir avec les produits les plus
innocents.
- Et comment déterminer ce qui est modeste
et ce qui ne l’est pas ?
- C’est en fonction de votre éducation.
Pour les gens, c’est plus simple quand quelqu’un décide à leur place, mais l’ascèse
chrétienne, c’est la diversité des efforts créatifs, c’est-à-dire la recherche
et les efforts personnels et libres. S’il n’y a pas de règle universelle, et il
ne peut y en avoir ! il vous faut trouver vous-même votre mesure de jeûne,
et pour cela, il faut faire connaissance avec vous-mêmes, votre corps, vos
désirs et vos émotions, et c’est un grand travail sur plusieurs années.
Bien sûr, ce ne sont pas seulement les
croyants mais toute personne éduquée qui doivent être retenus et humbles tous
les jours de leur vie, mais le temps du carême doit être celui de le
simplicité, pour libérer notre attention en vue du principal, de ce qui
justifie en fin de compte tout cela, la contemplation du Christ, la pensée
divine.
Que ces hautes et nobles paroles ne vous
effraient pas.
- Où suis-je et où est la pensée divine !
Qui suis-je pour contempler le Christ !
- Tu es l’enfant de Dieu et le Seigneur est
venu ici pour toi ! Tu te souviens ? «Descendu des cieux pour nous et
pour notre salut » !
Le principal que nous devons garder à l’esprit, c’est
que nous devons nous souvenir du carême de la Nativité : c’est le moment
où nous devons oublier nos querelles habituelles et nos différents ecclésiastiques,
nos discussions sur juridictions, les scandales, les jupes et la quantité de
margarine dans les biscuits, toute cette « nourriture non carémique »,
cette écume trouble de la vanité religieuse et de la vulgarité doit partir,
laisser la place au Christ, à la contemplation de son clair Visage.
Seulement le Christ ! voici la formule
du carême de la Nativité.
L’archimandrite Savva (Majouko)
https://www.facebook.com/vitogal777/posts/2501540253396939
Вестник Рождества № 1.
Формула поста.
Если бы вдруг обнаружилось достаточно канонической воли, чтобы объяснить людям, что все эти правила не для вас, а для монахов, причем не всех, а только тех монастырей, где это принято, – сколько людей вздохнули бы с облегчением и смогли провести этот пост спокойно, без вечного чувства вины и ханжеской двусмысленности. Но ведь дело вовсе не в пище.
Некоторые средневековые трактаты часто заканчиваются фразой «об этом довольно», то есть: «хватит уже об этом, достаточно», и мне бы тоже хотелось однажды написать такой текст про постное время, который бы заканчивался этими ободряющими словами.
Не получается. Потому что с началом поста я слышу привычные вопросы:
- по каким дням разрешается рыба?
- а можно ли сегодня с маслом?
- благословите, отче, кушать с молоком – у меня язва?
И прочая, и прочая, и прочая.
Но я снова и снова отвечаю на эти недоумения, и не перестану, потому что мне жалко людей, потому что тема поста погружает многих если не в болото лицемерия, то в вечное чувство вины и виноватости. Ведь ты не можешь соблюдать, как положено, даже если приложишь все возможные усилия, значит – грешник, несовершенный и сластолюбец! И живет церковный человек годами в глухой православной депрессии, разъедаемый ненасытным чувством вины.
А всё-таки, как положено? Кем положено? Кому положено? Как поститься, чтобы не согрешить, чтобы Бога не обидеть и святых Его?
Предрождественский пост в древности длился один день – это был канун Богоявления. Дело в том, что когда-то два наших чудесных праздника – Рождество и Крещение – приходились на один день, и однодневный пост был обращен именно на событие Богоявления как особая жертва духовной сосредоточенности, время, отделенное специально для осмысления этого величайшего события. Вот из этого зерна, из однодневного усилия позже и вырос наш сорокадневный пост.
Однако его продолжительность и устав трапезы никогда не имели значения всеобщего или абсолютного правила для всех. Общего устава для мирян никогда не существовало, а монастыри руководствовались каждый собственным уставом и волей игумена, так что один из византийских богословов XV века Георгий Протосингел, описывая традицию Рождественского поста, принятую в его время, писал, что в столице постятся сорок дней, в других регионах начинают говеть с 1 декабря, в третьих – с шестого, а где-то и с двадцатого – и всё это совершенно нормально уживалось внутри одной традиции, никому и в голову не приходило обвинять другого в ереси или модернистских тенденциях.
Немного ранее, в XII веке известный канонист Федор Вальсамон сообщал, что в Константинополе постятся сорок дней предрождественского поста, но не все, а только монахи, однако большинство предпочитает только четыре дня поста перед праздником, что Вальсамон осуждает, настаивая на самом разумном: воздерживаться семь дней перед Рождеством.
Святитель Иоанн Златоуст в «Слове шестом против аномеев. О блаженном Филогонии» призывает своих слушателей соблюдать пост – пять дней воздержания перед праздником Рождества, подчеркивая, что не количество дней важно, а расположение души.
– Откуда же у нас в календарях эти предписания: сухоядение, без масла, разрешение на рыбу?
– Они взяты из Типикона – общего устава, регламентирующего жизнь типового мужского монастыря, то есть это правила для монахов, потому что поститься сорок дней перед Рождеством было обычной монашеской практикой, не мирянской, и если бы в нашем церковном обществе вдруг обнаружилось достаточно канонической воли, чтобы объяснить людям, что все эти правила не для вас, а для монахов, причем не всех, а только тех монастырей, где это принято, – сколько людей вздохнули бы с облегчением и смогли провести этот пост спокойно, без вечного чувства вины и ханжеской двусмысленности. К тому же, если бы мы решились возродить древнюю традицию пощения для мирян – пять дней перед Рождеством, – решился бы и вопрос с «новогодним неврозом», когда наши несчастные постники еще больше изводят себя чувством вины из-за невозможности законно пережить красивый семейный праздник.
Ведь дело вовсе не в пище. Если вам хватит усердия в изучении памятников церковной письменности, то вы обнаружите такую пестроту практик поста и воздержания, что просто закружится голова – как же правильно: так, как постились святые Студитского монастыря, или ирландские аскеты, или православные сирийские подвижники, которые вообще не знали привычных нам форм говения?
На самом деле формула у поста довольно простая, даже ребенок запомнит.
Пост – это два «эс»: сдержанность и скромность – вот и всё.
Постная пища – скромная пища. И наоборот, скоромно – это когда нескромно. Поэтому обед, который вам обошелся дороже и хлопотнее обычного – непостный.
Если вы по случаю поста отобедали убитыми горем лобстерами и модным японским супом с черной лапшой, заплатив за одобренное Типиконом удовольствие втрое больше обычного, вы оскоромились, вы нарушили пост.
Если вы позавтракали обычной овсяной кашей на молоке – вы правильно поститесь, потому что пост нарушает не многострадальное молоко или пролетарские пельмени, а роскошь и несдержанность, которая может себя проявить и с самыми невинными продуктами.
– А как определить: что скромно, а что нет?
– Это уже мера вашей воспитанности. Людям проще, когда за них кто-то всё решил, но христианская аскеза – это разновидность творческого усилия, а значит, личного, свободного поиска и напряжения. Если нет всеобщего устава, – да и не может быть! – вам самому надо найти свою меру поста, а для этого надо познакомиться с собой, своим телом, желаниями и эмоциями, а это большой многолетний труд.
Конечно, не только верующий, но и всякий воспитанный человек должен быть сдержанным и скромным каждый день своей жизни, но постное время должно быть временем простоты, чтобы человек мог освободить свое внимание для самого главного, того, ради чего, собственно, всё это и затевается – ради созерцания Христа, ради богомыслия.
Пусть вас не пугают эти высокие и благородные слова.
– Где я, а где богомыслие! Кто я такой, чтобы созерцать Христа!
– Ты – дитя Божие, и Господь пришел сюда ради тебя! Помнишь? – «нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес»!
Самое главное, что мы должны помнить о Рождественском посте: это время, когда следует забыть все наши обычные распри и церковные склоки, разговоры о юрисдикциях, скандалах, пикантных новостях, дискуссии о юбках и количестве маргарина в печенье – вся эта «скоромная пища», мутная пена религиозной суеты и пошлости должна уйти, освободить место для Христа, для созерцания Его светлого Лика.
Только Христос! – вот формула Рождественского поста.
Архимандрит Савва (Мажуко)
